Аарон Бурр, сенатор от Нью-Йорка, очевидно, выдвинул свою кандидатуру на пост вице-президента, но получил только один голос на выборах - от Южной Каролины. Гамильтон еще не был уверен в характере Берра, но то, что он слышал, позволяло предположить, что "это человек, чей единственный политический принцип заключается в том, чтобы во что бы то ни стало добраться до высших юридических почестей нации и настолько далеко, насколько позволят ему обстоятельства". Во время выборов Гамильтон больше всего беспокоился о том, что Адамс, Клинтон и Берр разделят голоса северян и позволят Джефферсону проскочить на пост вице-президента, что стало бы "серьезным несчастьем". Джефферсон, по его словам, был "человеком с сублимированным и парадоксальным воображением - он увлекался и распространял идеи, несовместимые с достойным и упорядоченным правительством".44

Джефферсон и Мэдисон, со своей стороны, пытались замять кандидатуру Бурра, утверждая, что он слишком неопытен для этой должности. Хотя виргинцы горячо хвалили Бурра, их несогласие с его амбициями никогда не нравилось Бурру, и он не мог смириться с этим.45

Вашингтон надеялся, что в правительстве станет меньше партийности и больше гармонии, но худшее было еще впереди. К концу 1792 года Джефферсон и большинство его коллег-вирджинцев в Палате представителей убедились, что Гамильтон погряз в коррупции. В январе 1793 года они выступили авторами пяти резолюций, требующих отчета о делах Министерства финансов. Они полагали, что Гамильтон не сможет ответить на них до мартовского перерыва в работе Конгресса, а значит, обвинения будут муссироваться до конца года, пока Конгресс не соберется вновь. Но Гамильтон превзошел самого себя в ответах своим критикам, и когда делегация Вирджинии, возможно, под влиянием Джефферсона, потребовала от Палаты представителей вынести Гамильтону порицание, представители подавляющим большинством голосов отказались. В то же время выборы в Конгресс 1792 года позволили предположить, что в третьем Конгрессе, который соберется в конце 1793 года, будет заседать гораздо больше приверженцев республиканского направления.

И все же это еще не была современная партийная политика. Политика 1790-х годов во многом сохраняла свой характер XVIII века. Это по-прежнему был очень личный и элитарный бизнес, основанный на дружбе, частных союзах, личных беседах , написании писем и интригах. Такая политика считалась прерогативой знатного дворянства, которое, предположительно, имело достаточную репутацию, чтобы собрать сторонников и последователей. Поскольку в Америке будущие аристократы и джентльмены не имели законных титулов, их звание должно было основываться на репутации, на мнении, на том, чтобы их притязания на дворянство были признаны миром. Именно поэтому джентльмены XVIII века, особенно те, кто стремился к политическому лидерству, так ревностно оберегали свою репутацию, или то, что они чаще всего называли своей честью.

Честь - это ценность, которую общество джентльмена возлагало на джентльмена, и ценность, которую джентльмен возлагал на себя. Честь предполагала публичную драму, в которой мужчины играли роли, за которые их либо хвалили, либо порицали. Она включала в себя самооценку, гордость и достоинство и была сродни славе и известности. Джентльмены действовали или избегали действовать ради своей чести. Честь была исключительной, героической и аристократической, и она предполагала иерархический мир, отличный от того, который зарождался в Америке. Французский философ XVIII века Монтескье в своей работе "Дух законов" (1748) утверждал, что честь - это движущий принцип монархии.

Поскольку политика все еще оставалась аристократическим делом, связанным с индивидуальной преданностью и враждой, мужчинам было трудно провести различие между своим статусом джентльмена и положением политического лидера. Поэтому политическая борьба за политику часто превращалась в личную борьбу за репутацию. Поскольку репутация была вопросом общественного мнения, влияние на это мнение стало важным аспектом политики. Поэтому личные оскорбления, клевета и сплетни стали обычным оружием в этих политических битвах за репутацию. Сплетни, по словам Фишера Эймса, были прискорбным фактом политической жизни. "Провоцирует, - сетовал он, - что жизнь добродетельного и выдающегося полезного человека должна быть омрачена клеветой, но это обычное событие политической драмы".46

Чтобы справиться с подобной личной политикой, джентльмены разрабатывали ритуалы и правила поведения в зависимости от того, какое значение они придавали своей репутации. Для защиты от оскорблений они прибегали к самым разным мерам: публичным объявлениям в газетах, распространению контрсплетен, написанию памфлетов или газетных диатриб. Хотя самым крайним способом защиты репутации был вызов противника на дуэль, физическая схватка не была наиболее вероятным исходом в этих ритуализированных поединках за честь. Но возможность того, что политическое состязание может закончиться перестрелкой между двумя мужчинами, придавала политике тревожный оттенок.

Поскольку в Соединенных Штатах еще не было прочно устоявшихся институтов и структур политического поведения, подобная политика, наполненная личными сплетнями, означала, что частные отношения неизбежно переплетались с государственными делами и наоборот. Нападки на политику правительства означали нападки на политика, что сразу же ставило под сомнение его репутацию и честь. Как жаловался Уильям Плюмер из Нью-Гэмпшира, "невозможно осуждать меры, не осуждая людей". Такой политикой, основанной на личных союзах и враждебности, было трудно управлять, и именно этим объясняется неустойчивость и страстность политической жизни 1790-х годов.47 Хотя традиционные дворяне, такие как Джон Джей, продолжали считать, что "люди могут враждовать друг с другом в политике, но быть неспособными к такому поведению" в частной жизни, становилось все труднее вести себя великодушно, когда на карту было поставлено так много.48

В этом интимном мире соперничающих джентльменов политические партии в современном понимании возникали медленно. Поскольку еще не существовало продуманных механизмов отбора кандидатов, сбора денег и проведения кампаний, знатные дворяне использовали свою личную репутацию, чтобы собрать сторонников и последователей. Если член Конгресса оказывался не в состоянии присутствовать в своем округе во время выборов, он мог, как это сделал Мэдисон в 1790 году, написать письма влиятельным друзьям или родственникам и попросить их позаботиться о его интересах. Джентльмены обычно выставляли свои кандидатуры, а не баллотировались на выборах, и агитация за должность, как это, по слухам, делал Берр, претендуя на пост вице-президента в 1792 году, повсеместно считалась неприемлемой. Любое вмешательство в право каждого гражданина думать и голосовать самостоятельно было предано анафеме. Один конгрессмен из Коннектикута хвастался, что никто в его штате никогда не "добивался голосов свободных людей для получения места в законодательном собрании". А если кто-то и попытается это сделать, то "он может быть уверен, что встретит всеобщее презрение и негодование народа".49

В условиях слабой конкуренции за выборные должности явка избирателей часто была очень низкой, иногда составляя менее 5 процентов от числа имеющих право голоса.50 Джентльмены придавали большое значение беспристрастности и не любили и